Свое и Чужое

   одна из важнейших оппозиций амбивалентной модели мира в экспрессионизме: “Так близок. Так далек. Всем чужд / И всем родня” (В.Райнер). Членение мира на “мое” и “не мое”, “свое” и “чужое”, “известное” и “неизвестное” и т.п. модифицируется в экспрессионизме таким образом, что очуждение становится онтологически необходимым для него состоянием. На оппозиции “своего” и “чужого” в экспрессионизме построены не только амбивалентность отношения к миру в целом, но и многие мотивные и проблемные комплексы, такие как экзотика, странствие (реальное и экзистенциальное), война, одиночество. Утопичный потенциал поэзии, драматургии и прозы сосредоточен, главным образом, в поле напряженности между “своим” и “чужим”: “Тебе родным быть, человек, моя мечта!” (Ф.Верфель*).

   Оппозиция “своего/чужого” становится в экспрессионизме нервом его трагического мироощущения, болевой точкой “невостребованного энтузиазма” (Г.Гейм*) целого поколения: “На земле ведь чужеземцы все мы” (Ф.Верфель). Кредо экспрессионизма - “назад к сути вещей” (“zurück zum Wesen der Dinge”) - реализуется под диктатом этой важнейшей мыслительной антиномии. Она определяет характер и специфику отношений во всех без исключения сферах, а очуждение как способ конструирования художественной действительности становится ведущим принципом экспрессионистской эстетики. “Я” перестает быть хозяином мира и начинает средствами искусства сознательно этот мир очуждать, “деформировать, чтобы суметь в нем выжить” (Ф.Ницше).

   По частотности употребления слово “чужой”, “чуждый” (“fremd”) и его дериваты стоят в поэзии экспрессионизма в одном ряду с такими ключевыми понятиями, как “порыв”*, “жизнь”, “странствие”. “Чужое” в экспрессионизме - это и “чужбина”, “чужесть” (“die, das Fremde”, “die Fremdheit”, “das Fremdsein”, “die Fremdnis”), и “чужак”, “чужестранец”, “незнакомец”, “приезжий”, “посторонний”. “Пришелец”, “странница”- один из центральных образов в поэзии Г.Тракля* (“der Fremdling”, “die Fremdlingin”). В архетип экспрессионистского “чужака” включены как антропологические, так и социальные аспекты. Отчуждение субъекта от общества, природы, Бога, своего собственного “я” характеризует общий кризис традиционных форм познания и восприятия. “Быть чужим - значит везде и во всем находиться извне, быть проклятым всеми и отовсюду изгнанным” (В.Роте).

   В соответствии с основными значениями лексемы “fremd” структурируются основные аспекты чужести и противопоставленные им категории “своего, нечуждого”.

   Первое значение представлено оппозицией “родина” - “чужбина” (“Heimat”-“Fremde”). В таком значении “чужесть” фигурирует как принадлежность к другой стране, местности, сфере или области, городу, семье, другому роду или происхождению. Мотив непрошенного гостя в своем собственном доме или родном городе, существование “без родины, в необжитости” (А.Эренштейн*) во всевозможных модификациях вычленяется в стихотворениях многих поэтов (Э.Бласс*, А.Лихтенштейн*, П.Больдт*, О.Лёрке*, А.Вольфенштейн*, А.Вегнер*). Как ни велика потребность возвращения, оно никогда не может состояться окончательно, так как не дает возвращения к себе самому: “...домой вернувшись, мы дома не находим” (А.Эренштейн). Второй аспект противопоставления “своего” и “чужого” сконцентрирован вокруг значения “(не)принадлежащий, (несобственный”. В рамках такого ассоциативного поля фиксируется владение или невладение человеком различными аспектами действительности: “И вот, когда тебя совсем своей считал и близкой, / Я тут же знал... Нет ничего на свете моего! И даже то, что означает "я", / Чужим останется тебе, без жалости и снисхожденья” (Ф.Верфель). Вышедшие из повиновения индивидууму, отчужденные от него бытие и сознание повергают его в состояние “трансцендентной бездомности” (Д.Лукач*), и он перестает чувствовать себя как дома и в “себе самом”, и “в любом другом”. В результате такого глобального отчуждения мира происходит и самоотчуждение, простирающееся до патологических состояний. Человек перестает воспринимать себя как нечто целое, чужими кажутся ему свои мысли и поступки. Мотив раздвоения личности и действительности особенно характерен для малой прозы раннего экспрессионизма. Перестав воспринимать мир как свой собственный и единый, индивидуум транспонирует такое видение и на собственное тело. Самые эпатажные стихи Бенна*, Лихтенштейна, Гейма, Эренштейна, Больдта, Верфеля, Бехера* сосредоточены в сфере отчуждения “части” от “целого”, где традиционная синекдоха претерпевает коренное изменение: происходит абсолютизация оторванности части от целого, и часть функционирует автономно. В таком состоянии (“ich unzuhause”, по определению Г.Бенна) “я” может чувствовать себя только случайным и временным гостем: “В гостях везде, мир одолжил меня на время... Ты гость - ничем здесь не владеешь...” (Э.А.Райнхардт). Третье значение “fremd” - “неизвестный, незнакомый” - и его антонимы выступают на первый план при осмыслении действительности в ракурсе постижения всего инакого. Результатом поэтического диалога становится строгий вердикт лирического “я”, определяющего своего партнера как нечто неизведанное, непривычное - некоего другого или, напротив, как старого знакомого и потому близкого и понятного. Мотив “понимания / непонимания” представлен в экспрессионистской поэзии необычайно широко, особенно в любовной лирике и в стихах о природе. В подавляющем большинстве стихотворений он сводится к горькому сетованию на непонимание: “Итак, никогда не поймешь, что тебе говорю я, / ведь всякое слово застынет в момент постиженья - / пусть только молчание наше внушает доверье” (X.Казак*).

   Однако и надежда на понимание, на возможность обращения “чужого” в “свое”, присвоения “чужого” не затихает. Четвертое значение “fremd” - “странный, диковинный, редкостный” - выступает в экспрессионизме исключительно в позитивном качестве и характерно для мотива экзотики. Такой “профиль чуждого” типичен в фиксации чувств, вызванных встречей с “дальними странами”, особенно с южными (Г.Бенн, Э.В.Лоц*, А.Шнак). В этом мотивном блоке оппозиция, в соответствии с принципом “неочевидности ценностей” (Ф.Ницше), меняет знак, и “свое” ассоциируется с тривиальным, привычным. Однако нередко наделение неизведанной дали чертами прекрасного и притягательного, утопически идеализированного связано с тяготами бездомности, блужданий, поисков пути. Состояние неприкаянности, потерянности может сочетаться с восприятием своей непохожести как свободы и независимости: “такой чужой и свободный” (“so fremd und befreit”, Р.М.Рильке).

   “Чужесть” как главенствующее мироощущение и тоска по утраченной гармонии задают параметры основным направлениям экспрессионистского творчества - попыткам возвращения к самому себе, к Богу, к отчему дому, к родине, к природе в ее чистоте и первозданности, к сущности вещей, к женщине.

   Лит.: VivianiA. Der expressionistische Raum als verfremdete Welt// ZfdPh. 1972. B.91. Heft4; Eykmann Ch. Denk- und Stilformen des Expressionismus. München, 1974; Rothe W. Der Expressionismus. Theologische, soziologische und anthropologische Aspekte einer Literatur. Frankfurt a. M, 1977; AnzTh. Literatur der Existenz: literarische Psycho-patographie und ihre soziale Bedeutung im Frühexpressionismus. Stuttgart, 1977; Krusche D. Literatur und Fremde: zur Hermeneutik kulturräumlicher Distanz. München, 1985; Das Fremde und das Eigene. Prolegomena zu einer interkulturellen Germanistik/ Hg. A.Wierlacher. München, 1985; Hermeneutik der Fremde/ Hg. D.Krusche, A.Wierlacher. München, 1990; Jens I. Expressionistische Novelle. Studien zu ihrer Entwicklung. Tübingen, 1997; Пестова H. Лирика немецкого экспрессионизма: профили чужести. Екатеринбург, 1999.

   Н.Пестова