Смерть

   одна из основополагающих тем экспрессионизма. Вслед за Ф.Ницше экспрессионисты трактуют смерть не как противоположность жизни, а как одно из ее проявлений. Новизна танатологической парадигмы состоит в том, что смерть в экспрессионизме - в отличие от романтизма, натурализма или символизма - не гость жизни, но один из ее “хозяев”. Концепция смерти не связана, как нередко утверждается, только с I мировой войной, тема смерти в экспрессионизме обозначилась раньше и в разнообразных трактовках. В поэтическом пространстве Э.Ласкер-Шюлер* смерть тиха, светла и почти всегда религиозно окрашена: “О Бог, и в самый наполненный жизнью день / я мечтаю о смерти” (“Бог, послушай”, “Gott, hör”, 1902). В творчестве Э.Штадлера* является иная смерть - просветленная, романтически-рыцарская, “солдатская”; она венчает дело жизни воина, предпочитающего гибель в бою тоскливому прозябанию обывателя (“В поход!”, “Der Aufbruch”; “Весть”, “Die Botschaft”). Полная противоположность такому образу - смерть как ее представляет А.Эренштейн*: это заурядный портняжка или клоун, показывающий зрителям язык, или кондуктор, который объявляет билет недействительным и ссаживает пассажира с поезда. Герой его рассказа “Тубуч” больше всего боится, что не перенесет разочарования при встрече со смертью: “Неужели он будет лишен блестящей, великолепной смерти?” Совершенно иной, патолого-анатомический образ смерти представлен в творчестве Г.Бенна*, который с безжалостностью вивисектора препарирует все живое и наслаждается “сладостным гниением” (“Прекрасная юность”, “Schöne Jugend”) или “пурпурным передником из крови” на белом теле убитой женщины (“Невеста негра”, “Negerbraut”).

   Танатологический пафос экспрессионизма сформировался в обстановке мирного времени, еще среди благополучия и довольства. Г.Гейм* и Г.Тракль* глубоко и всесторонне разработали образ смерти как “тени Жизни” (“Umbra vitae”). Роковым образом над их судьбами витала самая настоящая, не поэтическая, ранняя смерть. В творчестве Тракля неразрывно связаны пессимизм, печаль, тоска и неутолимое стремление к красоте и достойной, осмысленной жизни. Ярким примером его лирической манеры, в которой бренность всего сущего была главной темой, стали стихотворения “Осень одинокого” (“Der Herbst des Einsamen”), “Гродек” (“Grodek”), “Песнь к ночи” (“Gesang zur Nacht”). У Тракля, по существу, нет стихотворения, в котором бы смерть не скалила зубы - то хищно, то умиротворенно-снисходительно и не соединяла бы ужас и смех. Тихая печаль разлита во всем поэтическом пространстве Тракля, и повсюду смерть собирает свою жатву: возвращающиеся домой пастухи находят в терновнике прекрасное тело девушки, уже тронутое разложением (“De profundis”); поэт, как с живым, беседует с мертвым ребенком (“Мальчику Элису”, “An den Knaben Elis”); свежему цветенью сопутствуют умирание листвы и золотые ливни смерти (“Аниф”, “Anif”). И даже в стихотворении “Весна души” (“Frühling der Seele”) смерть не сдает своих позиций - над ожившими, залитыми солнечным светом ландшафтами разносится мерный, глухой звук колокола: это в соседней деревушке хоронят девушку, тело которой поэт нашел в солнечный полдень на лесной поляне. Полночь - сакральное время для Тракля, когда соединяются прошлое и будущее, Жизнь и Смерть: “...О, брат мой, переведем слепые стрелки наших часов на полночь” (“Погибель”, “Untergang”).

   Обитатель “большого города”, где жестокость по отношению к человеку стала привычной и будничной, Г.Гейм более резок, нервен и безжалостен. Он наблюдает слепой круговорот жизни и смерти и заставляет сливаться невнятные звуки города в некую мрачную какофонию. Разными голосами звучит зловещая музыка городского моря: здесь крики новорожденных смешались со стонами умирающих, по ночным улицам бродят “орды самоубийц” в поисках своей утраченной сущности, города раскрываются, словно пустые могилы, исторгая вопли больных и нищих, протягивающих руки за милостыней, и все эти звуки - “великая песнь смерти” (“Демоны городов”, “Die Dämonen der Städte”). В основе отношения Гейма к “страшному миру” - не умиротворенное смирение, а протест. Смерть для него - знак несогласия с жизнью, предвосхищение грядущего бунта, революции и войны, о чем он пророчески писал в своих гимназических дневниках. Однако и у Г.Гейма смерть многолика, она может быть не только воплощением протеста против “невыносимой жизни”, но и обетованием покоя, отдыха, сладкого сна, который нисходит на умерших после перенесенных ими в жизни страданий: “Как сладко видеть сон после страданий / распасться на свет и землю, / Не быть больше ничем, от всего отрешиться” (“Спящий в лесу”, “Der Schläfer im Wald”). Пройдя через “жизнь-смерть”, человек воспринимает смерть как сладостное предвосхищение покоя и обретение последних истин. Как и Тракль, Гейм часто разговаривает с мертвыми или вспоминает их (“Исполнено все в природе”, “Alle Landschaften haben”; “Ресницы твои длинные”, “Deine Wimpern, die langen”; “Последняя вахта”, “Die letzte Wache”).

   I мировая война принципиально не изменила экспрессионистскую трактовку смерти. Однако облик смерти - на поле боя или в лазарете - предстал как акт физического уничтожения. Война побудила поэзию экспрессионизма оставить прежние бытийственные глубины и обратиться к пацифизму, часто религиозно окрашенному. Появление конкретного “врага” - войны - спрямило пути философско-художественного поиска экспрессионизма. В его поэзию вторглось публицистическое, сатирическое, “агитационное” начало - ему отдали дань многие поэты, пацифизм которых простирается до готовности жертвовать собой: “Я лучше умру, чем буду убивать” (А.Вольфенштейн*, “Свобода”).

   Тенденциозность военной лирики не отменяла основ мировосприятия экспрессионизма, в том числе и понимания смерти “не как угасания, а как колоссального, бесконечного явления трагической самоотдачи” (К.Эдшмид*). Отношение к смерти в экспрессионизме парадоксальным образом выявляет его пафос человечности.

   Лит.: Arnold А. Die Literatur des Expressionismus. Sprachliche und thematische Quellen. Stuttgart, 1966; Martens G. Vitalismus und Expressionismus. Ein Beitrag zur Genese und Deutung expressionistischer Stilstrukturen und Motive. Stuttgart, 1971; Anz Th. Literatur der Existenz. Literarische Psychopatographie und ihre soziale Bedeutung im Frühexpressionismus. Stuttgart, 1977.

   А.Драное, Н.Пестова