Болгарский экспрессионизм

   В Болгарии начала XX в. культурная ситуация определялась в первую очередь противостоянием широко понимаемого модернизма и более традиционного искусства. На этом фоне экспрессионизм воспринимался не как самостоятельное течение, а как одна - правда, наиболее заметная - из внутримодернистских тенденций. Экспрессионизм складывался в лоне болгарского символизма и не противопоставлял себя символизму как мировому течению в искусстве. Поэтому болгарские писатели могли считать экспрессионистами С.Малларме и А.Рембо, К.Гамсуна и А.Стриндберга*, Р.Демеля* и Р.-М.Рильке, Л.Андреева* и В.Маяковского*. По той же причине в Болгарии “чистый” экспрессионизм не сформировался ни в живописи, ни в театральном искусстве.

   В литературе экспрессионистские тенденции проникают сперва в прозу: они ощутимы уже в творчестве крупнейшего прозаика болгарского символизма Н.Райнова. Его “Богомильские легенды” (“Богомилски легенди”, 1914) и особенно “Город” (“Градът”, 1918), ориентированные прежде всего на стилистику книги Ф.Ницше “Так говорил Заратустра”, причудливо соединяют ощущение абсурдности, непостижимости и враждебности истории с оргиастическим переживанием свободы в обезбоженном мире. Такое восприятие действительности сделало Райнова союзником нарождавшегося Б.э.

   Фрагменты из “Богомильских легенд” впоследствии опубликовал журнал “Акцион”* (1918) в немецком переводе Г.Милева* - главного пропагандиста экспрессионизма в Болгарии. В 1919-1922 он издает журнал “Везни”*, объединяя вокруг него болгарских модернистов. “Везни” не было собственно экспрессионистским изданием, но активно знакомило болгарскую публику с творчеством немецких экспрессионистов и близких к ним писателей и художников других стран, пропагандируя экспрессионизм как основное течение современного искусства и адекватное выражение современного духа.

   Влияние немецких экспрессионистов, наряду с воздействием поэзии Э.Верхарна, В.Маяковского и А.Блока во многом определило облик зрелой поэзии Г.Милева. Ее лирический герой бунтует против безобразного и бессмысленного мира; ужас, отвращение и мятежный дух диктуют поэту “рваную” гротескную образность и “изломанные” созвучия. В середине 1920-х союзником Г.Милева в поэзии выступил и Н.Марангозов (сборник “Нуль. Хулиганские элегии” (“Нула. Хулигански елегии”, 1923)), поставивший себе задачей “варваризовать” поэтику, истончившуюся до бесплотности под пером символистов. В том же направлении работал и Ламар (псевдоним; настоящее имя - Лало Марчевски).

   Под сильным влиянием экспрессионизма находился и Ч.Мутафов*. В его прозе 1920-х человек растворяется в предметной среде, а вещь, напротив, интериоризируется, вбирая в себя человеческие эмоции. Герои балансируют на грани безумия: их взгляд ломает привычную картину мира, высвечивая его абсурдность. В его произведениях заметно и общеэкспрессионистское тяготение к фрагментарной форме и размытому сюжету: эмоциональная насыщенность оказывается важнее слаженности и внутренней цельности.

   Сентябрьское восстание 1923 и последовавший за его подавлением террор привели к усилению социальных тенденций в болгарской литературе. Если первоначально экспрессионизм был орудием литературной борьбы с провинциальностью и красивостью, то на новом этапе в нем ищут прежде всего протест против бесчеловечного мира, куда вброшен современный человек. Еще недавно экспрессионистом казался Малларме - теперь экспрессионизм находят у Э.Синклера. Вместо журнала “Везни” возникает журнал “Пламык”* (1924-1925), где авторов объединяет не столько поэтика, сколько политика. Формируется так называемая “септемврийская” литература (А.Страшимиров, А.Разцветников, Ламар), ее тема - крик ужаса, негодования и скорби по растерзанной Болгарии. Эта тема настоятельно требовала соответствующего художественного языка, и он оказался во многом родствен экспрессионизму. В “септемврийской” литературе, проникнутой идеями революции, Б.э. переживает свой последний взлет (поэма Г.Милева “Сентябрь”, 1924).

   После гибели Г.Милева в 1925 термин “экспрессионизм”, и ранее толкуемый не слишком строго, перестает звучать боевым лозунгом и постепенно сливается с понятием “выразительность”. Отдельные черты экспрессионистской поэтики (плакатная образность, тяготение к притчевости, гротеск, специфическая рваная и напряженная интонация), однако, сохраняются вплоть до конца II мировой войны в поэзии Н.Вапцарова, прозе С.Минкова, Г.Райчева, Й.Йовкова, частично П.Вежинова и др.

   Присутствие экспрессионизма в болгарском театре тоже связано прежде всего с деятельностью Г.Милева. В 1920 он поставил в Народном театре “Пляску смерти” А.Стриндберга, а в 1922 - пьесу “Человек-масса” Э.Толлера* в театре “Ренессанс” (“Ренесанс”).

   В болгарской живописи экспрессионизм оказался важнейшим элементом формировавшегося в 1920-х национального декоративного стиля. Как и в литературе, элементы экспрессионизма свободно сочетались с иными воздействиями - от сецессии и Сезанна до Билибина и Н.Рериха. Близки к экспрессионизму некоторые работы И.Милева*, Сирака Скитника, Б.Обрешкова, К.Цоева и др. С экспрессионизма начинал и Г.Папазов*, который впоследствии переехал во Францию и усвоил манеру, сочетающую элементы сюрреализма и абстракции.

   Лит/. От 20-та насам. Антология. 1920-1930. София, 1931; Константинов Г. Българска литература след войните. София, 1933; Данчев П. Индивидуализъм в българската литература, кн. 2. София, 1949; Каранфилов Е. Поезия в прозата. София, 1957; История на българската литература. Т. 3-4. София, 1970-1972; ХаджикосевС. Българският символизъм и европейският модернизъм. София, 1974; Константинова Е. Въображението и реалното: Фантастика в българската художествена проза. София, 1987; Сугарев Е. Българският експресионизъм. София, 1988; Василев И. Мнения: български критици, публицисти и есеисти. София, 1989; Игов С. История на българската литература. София, 1990; Злыднев В.И. Болгарско-русские литературные связи XX в. М., 1959; Марков Д.Ф. Болгарская поэзия первой четверти XX века. М., 1964.

   В.Николаенко