Религия и экспрессионизм

   Понятие Бога, божественного начала занимает, наряду с образом человека, центральное место в эстетике экспрессионизма. Религиозные мотивы, библейские образы и импликации, то и дело возникающие в творчестве экспрессионистов, - не просто результат “обмирщения” христианской культуры: духовные искания приверженцев этого движения типологически близки религиозным. Одни из экспрессионистов непосредственно осознавали свою сопричастность христианской теологии (Э.Барлах*), другие, как К.Гауптман или Г.Тракль*, смутно ощущали необходимость искупления за прегрешения земной жизни, третьи и вовсе считали себя атеистами, но, тем не менее, охотно прибегали к религиозной символике (Й.Р.Бехер*). Дело тут, видимо, в том, что экспрессионистический экстаз глубинно родствен религиозному откровению. Экстатическое чувство единства, слиянности всего сущего выступает как знак перехода от помраченного разума к просветленному, осознающему мир как нераздельность единого и единичного, Бога и человека. “Экстаз как средство спасения или "самообожествления" может иметь характер полной отрешенности, одержимости и более или менее постоянного религиозного поведения, которое выражается как в усилении интенсивности жизни, так и в удалении от жизненных забот” (М.Вебер).

   Экспрессионистическая религиозность трудно поддается анализу и определению. Теологическая топика в этой художественной системе включает в себя духовные ценности, символику и мифологемы не только христианской культуры, тоже отнюдь не однородной, но и так называемую восточную мудрость, дохристианскую и раннехристианскую мистику, манихейство, эллинизм, гностицизм, разнообразные ереси и культы. За простым использованием образов и мотивов христианской культуры таится второй слой религиозности, свободный от эпигонства, ориентированный на оживление глубинных пластов общечеловеческой культуры, заимствованных из сокровищниц мировых религий, что позволяет говорить о “синкретизме экспрессионистической религиозности” (В.Роте). Экспрессионисты, по крайней мере, те из них, кто задумывался над смыслом своей творческой активности, полагали, что их миссия - пролагать пути для новой религии общечеловеческого звучания, свободной от конфессиональных разногласий и распрей.

   Понятие Бога у экспрессионистов во многом сходно с таковым у сторонников диалектической, или негативной, теологии, “теологии кризиса”, утвердившейся в европейском протестантизме в первые десятилетия XX в. (К.Барт, П.Тиллих и др.). Те и другие отвергали доброго бюргерского Бога-утешителя, странствующего евангельского чудодея, предпочитая ему Бога страдающего, жертвующего собой ради спасения заблудшего человечества. Те и другие делали ставку на антирационализм, в своей устремленности к царству духа отвергая не только материальное, телесное, но и разум, интеллект; видя в познании выражение онтологической тоски по абсолюту, которая, осознавая себя, становится верой, они считали, что истинный Бог познается только в самоотречении, в экстатическом самопожертвовании, даже в безумии. Мотив безумия, сумасшествия, выхода из оболочки своего “я” как способа приближения к божественному часто встречается у экспрессионистов на разных стадиях этого движения (рассказ Г.Гейма* “Безумец” и цикл стихотворений “Безумные”, драма Г.Кайзера* “От рассвета до полуночи”). Протестанты-негативисты отказывались от “вочеловечивания” Бога и обожествления человека, видя в Боге нечто совсем “иное”, бесконечно удаленное от человека, недостижимое и непостижимое для чувственного восприятия. Их радикальное отречение от религии чувства близко не менее радикальному неприятию окружающего мира экспрессионистами как правого, так и левого крыла. И теологи-“диалектики”, и экспрессионисты боролись с “демонизмом” бюргерского менталитета и подвергали сомнению буржуазное общество, официальную религию, церковь. Подавляющее большинство экспрессионистов видело в церкви неприемлемую для себя инстанцию, своего рода “полицию нравов”. Страстный бунт личности против косной власти традиций в сочетании с религиозно-мистической символикой присущ, например, драмам “Пылающий терновник” О.Кокошки*, “Греховный потоп” (“Die Sündflut”, 1924) и “Синий Болль” Э.Барлаха. Кроме того, известная перекличка на теологическом уровне есть и в понимании веры как неожиданной встречи с Богом в кризисное время, в пору страданий и жертвенности. Бог для приверженцев диалектической теологии - нечто абсолютно несоизмеримое по отношению к человеку, ничто, мрак, “небытие мира” (К.Барт). Трагическое мироощущение некоторых экспрессионистов также приводило к восприятию божественного начала как черной пустоты, ассоциируемой с небытием (стихотворения К.Штамма*, сборник рассказов П.Цеха* “Черный Ваал”).

   В то же время экспрессионизм в определенной его ипостаси можно рассматривать как заключительный аккорд религиозной культуры либерального протестантизма XIX в., основанной на субъективно-чувственном восприятии божественного ядра бытия, как религию чувства, которая подменяла образ Бога мистифицированным образом человека и которую радикальным образом отвергали адепты диалектической теологии. Слова “душа”, “сердце”, соотнесенные с понятием Бога, часты в драматических произведениях Л.Рубинера*, Г.Кайзера, В.Газенклевера* и др., но особенно много их в лирике Ф.Верфеля* и Э.Ласкер-Шюлер*. Однако у Х.Е.Янна*, Э.Барлаха и частично у Э.Толлера* эта же топика выступает в объективированно-теологическом значении как попытка осмыслить мир и место Бога и человека. Вера для экспрессионистов, даже тех, кто богохульствовал, обвиняя всевышнего в равнодушии и жестокости, - не удобная нравственно-этическая позиция (согрешил, покаялся - греши снова), а чудо, возможное только в короткие мгновения экстатического прозрения, в пограничной ситуации между жизнью и смертью, на выходе из материальной оболочки или в решительном разрыве с условностями бюргерского сушествования (драмы “Люди” и “Сын” В.Газенклевера, “Иеремия” С.Цвейга*, лирика П.Цеха). Бог экспрессионистов - это скорее ветхозаветный судья и мститель, нежели евангельский искупитель людских прегрешений, его благосклонности можно добиться не молитвами и смирением, а только через страдание и самопожертвование (“Граждане Кале” Г.Кайзера).

   Экспрессионисты легко переходили из сферы религии как структуры, организующей человеческое поведение в социуме и наедине с собой, в сферу теологии как совокупности религиозных доктрин о существовании и деяниях Бога. Корневые слова поэзии и драматургии экспрессионизма-“сердце”, “душа”, “человек”, “брат” - почти всегда соотносимы с понятиями иного, сугубо теологического смыслового ряда-“свет” (или мрак), “дух”, “Бог”. Образ “света” (“луч”, “звезда”, “солнце”) воспринимается как знак, приходящий на землю из другого измерения и несущий благую весть об изменении и обновлении сущего, о порыве и прорыве к всемирному братству, равенству, единству человечества (поэтические сборники “Мы” Ф.Верфеля, “Небесный свет” и “Друзья человечества” Л.Рубинера). Эти образы имеют не столько абстрактно-гуманистическую, как полагали многие (в частности, советские литературоведы), сколько религиозно-гностическую основу.

   Несомненна перекличка экспрессионизма и с таким теистическим направлением в философии, как персонализм. Волевая, творчески активная личность как высшая духовная ценность и фундаментальная онтологическая категория близка мировосприятию экспрессионистов, особенно принадлежавших к его левому, активистскому крылу (Й.Р.Бехер, К.Пинтус*, Л.Рубинер и др.). Принцип самодеятельности пассионарного индивида, враждебного косному социальному окружению и - в более широком плане - противостоящего безличному космическому порядку, побуждает не только к внутреннему самоусовершенствованию, но и к изменению существующего, к созданию нового мира и нового человека*. Отсюда политический радикализм названных выше и некоторых других авторов (П.Цех, Э.Толлер и др.).

   Однако для этико-эстетической системы экспрессионизма важнее другой семантический комплекс, в котором преобладают знаковые слова “любовь”, “доброта”, “ты”. В этой системе “ты” чаще всего противостоит “я”, символизирующему эгоцентризм рационалистической эпохи; именно в нем (а абсолютное “ты” - это и есть Бог) воплощены христианские добродетели, завет любить ближнего как самого себя. Обращение к “ты” определяет диалогический характер экспрессионистической литературы (не только драматургии, но во многом и лирики). Этот диалог, сопровождаемый крайним напряжением духа и “революцией чувства”, открывает путь для проникновения в произведения экспрессионистов религиозного содержания разной конфессиональной окраски.

   Лит/. Rothe W. Der Mensch vor Gott: Expressionismus und Theologie. Expressionismus als Literatur/Hg. W.Rothe. Bern; München, 1969.

   В.Д. Седельник